«Пена дней» и другие истории - Борис Виан

либо сухая ветка ломается, и вас оглушает, либо в дерево попадает молния, оно загорается, ветер раздувает огонь, доносит языки пламени до комнаты детей, и они сгорают живьем!.. Нет, оставлять деревья в саду слишком опасно. Поэтому я настоятельно вас прошу, если вы, разумеется, не против, оказать мне услугу: сходите в деревню и пригласите людей, которые бы спилили все деревья в саду. Они могли бы забрать себе половину, а другую я бы пустила на дрова.

– Каких людей? – спросил Жакмор.

– Ну, я не знаю, лесорубов, дровосеков… да, конечно дровосеков. Попросите, чтобы ко мне отправили несколько дровосеков. Неужели это так сложно?

– О! Нет, – ответил Жакмор. – Уже иду. Нельзя ничего упускать из виду.

Он встал. И пошел.

XVII

Пополудни заявились лесорубы. С жаровнями и большим количеством железных инструментов, игл, крючьев. Возвращающийся с прогулки Жакмор увидел их первым, остановился и пропустил вперед. Их было пятеро, не считая двух подмастерьев: один, лет десяти, щуплый, рахитичный; другой, постарше, с черной повязкой на левом глазу и комично вывернутой ногой.

Один из мужчин подал Жакмору знак, это с ним психиатр договаривался о стоимости работ. В итоге они согласились с предложением Клементины – половина дровосекам, половина на дрова. Распилка и укладка дров, не предусмотренные соглашением, должны были оплачиваться дополнительно.

У Жакмора защемило сердце. Не испытывая к деревьям никаких эмоций, как и подобает индивидууму, появившемуся на свет в зрелом возрасте и начисто лишенному воспоминаний, он высоко оценивал их вероятную функциональную красоту и объединяющее их свободолюбие. Будучи неспособным на комплименты или хвалебные оды в адрес насаждений, психиатр все же чувствовал себя достаточно уютно в их присутствии; ему нравились смущенные солнечные зайчики, прыгающие по лакированной листве, витиеватые пазлы тени и света на морщинистой коре, легкий живой шум ветвей и запах испарины на исходе жарких дней. Он любовался острыми язычками драконии, навитыми стволами толстых приземистых пальм, гладкими и сочными отростками эвкалиптов, похожих на слишком быстро выросших долговязых девиц, которые безвкусно украшают себя позеленевшими медными побрякушками и выливают себе на затылок весь флакон материнских духов. Он восхищался соснами, внешне непреклонными, но готовыми при первом же прикосновении извергнуть в потоке пахучей смолы долго сдерживаемое семя; он восторгался корявыми дубами, неповоротливыми, словно здоровые лохматые псы. Каждое растение было красиво по-своему. Каждое обладало собственным характером, привычками, маниями, но все вызывали одинаковую приязнь. И все же поразительная материнская любовь оправдывала необходимость жертвоприношения.

Работники остановились посреди лужайки и положили на землю инструменты. Двое взяли мотыги и принялись копать, в то время как подмастерья сгребали комья земли огромными лопатами – выше их собственного роста. Канава быстро углублялась. Жакмор с тревогой наблюдал за их работой. Подмастерья наваливали у края канавы кучи земли и энергично ее утрамбовывали, сбивая в плотное низкое заграждение.

Сочтя ров достаточно глубоким, рабочие прекратили копать и вылезли на поверхность. Двигались они медленно; бурые землистые одежды делали их похожими на жесткокрылых ископаемых, прячущих свои яйца. Взмокшие подмастерья продолжали выгребать землю и неистово, яростно ее утрамбовывать. Периодически каждый из них получал взбадривающую затрещину. Тем временем трое рабочих, удалившихся к ограде, вернулись с тачкой, в которой лежала груда бревен метровой длины. Они остановили тачку около канавы. Затем стали укладывать бревна на земляное основание, возведенное подмастерьями. Укладывать тщательно, плотно, подбивая кувалдой конец каждого бревна и укрепляя таким образом всю конструкцию. Когда строительство укрытия было завершено, они подобрали лопаты и принялись засыпать землей бревенчатый щит. Жакмор подозвал одного из подмастерьев, тот подошел.

– Что они делают? – спросил психиатр и, несмотря на все отвращение, пнул его под коленку.

– Укрытие, – выпалил подмастерье, прикрывая лицо, и убежал к своим товарищам.

Товарищи о нем не забыли, всыпали по первое число.

Солнца в тот день не было, свинцовое небо мерцало бледно и неприятно. Жакмора слегка лихорадило, но он хотел досмотреть до конца.

Укрытие казалось законченным. Один за другим рабочие забрались на накат, дошли до лесенки в конце траншеи. Настил выдерживал их вес. Подмастерья даже не пытались за ними идти, заранее зная результат подобной инициативы. Рабочие вылезли из траншеи. Выбрали из кучи инструментов иглы и крючья. Подмастерья суетились вокруг жаровен и изо всех сил раздували огонь. По команде начальника бригады они схватились за тяжелые раскаленные котлы и понесли их к первому дереву. Жакмор ощущал нарастающее беспокойство. Все это напомнило ему распятие распутного жеребца.

У подножия десятиметровой финиковой пальмы поставили первую жаровню, и каждый засунул в нее свой инструмент. Вторая была установлена около соседнего эвкалипта. Подмастерья бросились раздувать огонь, подпрыгивая на огромных кузнечных мехах. В это время бригадир осторожно прикладывал ухо к стволу финиковой пальмы. Внезапно он замер и сделал на коре красную отметку. Один из дровосеков, по виду самый сильный, вытащил из жаровни докрасна раскаленный дымящийся крюк – точнее, железный гарпун – с острым наконечником и зубьями. Он отошел, уверенно отвел руку назад, разбежался и вонзил гарпун в гладкий ствол, точно в сердцевину красной отметки. Подмастерья уже успели оттащить жаровни, а другой дровосек – поразить эвкалипт. Затем все бросились наутек, добежали до укрытия и спрятались. Подмастерья жались у входа, рядом с жаровнями.

Листья пальмы задрожали, сначала незаметно, потом все сильнее. Жакмор стиснул зубы. Раздался жалобный крик, такой пронзительный и резкий, что психиатр заткнул уши. Ствол пальмы закачался, и при каждом наклоне крики учащались. Земля у подножия пальмы раскололась и разверзлась. Невыносимый сверлящий звук раздирал уши, разносился по всему саду и, казалось, отражался от низкого облачного свода. Внезапно длинный выгнутый ствол вырвало с корнями из почвы и понесло в сторону укрытия. Не переставая пронзительно кричать, пальма закружилась, заметалась по лужайке, неуклонно приближаясь к укрытию. Несколько секунд спустя Жакмор почувствовал, как земля вздрогнула во второй раз. Упал эвкалипт. Он не кричал; он пыхтел, как безумный кузнечный мех, и его серебристые ветви, выкручиваясь, обнимали ствол, корни глубоко загребали землю, пытаясь дотянуться до укрытия. Пальма уже добралась до настила и истерично билась о него всем телом; но силы убывали, ритм замедлялся… Первым поник более хрупкий эвкалипт, какое-то время его узкие листья еще шевелились. Рабочие вышли из укрытия. Пальма дернулась из последних сил, стараясь зацепить ближайшего рабочего, но тот ловко увернулся и сильно ударил ее топором. Все затихло. Лишь иногда судорога пробегала по серому телу. А дровосеки, не теряя времени даром, уже занимались соседними деревьями.

Жакмор, казалось, врос в землю; в голове шумело и звенело, он, не отрываясь, смотрел на побоище. Увидев, как гарпун вонзается в нежную древесную плоть,